и он снова готов прийти с ночным визитом. На третью ночь молодоженам готовили рисовые лепешки моти, и за торжественной трапезой жених знакомился с родителями невесты. На этом, собственно, официальная прелюдия семейной жизни заканчивалась — принц и принцесса нашли друг друга, никаких балов и белых скакунов. Муж мог жить у жены, а мог возвращаться к себе и лишь навещать свою возлюбленную. Случалось, он уходил навсегда. Так как свадеб не играли, развода тоже не требовалось — женщины были свободны, и поэтическое рондо закручивалось вновь. Да и не только поэтическое.

Как ни удивительно, но и в современной Японии можно найти рудименты тайных ночных свиданий хэйанской поры. В каком-то смысле о продолжении этой традиции писал Евгений Спальвин, рассказывая о ночи любви в праздник Танабата. Ее же можно проследить в почти отошедшем, но пока еще хорошо памятном японцам обычае с неблагозвучным названием ёбаи. Смысл и содержание его заключались в том, что посещение юношами девушек по ночам не особенно скрывалось. Да и сложно было бы что-то утаить в японском доме старого стиля, где вся семья нередко спала на матрасах-футонах, расстеленных на полу в одной комнате — у нас бы сказали «вповалку». И вся семья становилась молчаливым свидетелем того, что могло происходить на одном из футонов, если в доме была девушка на выданье. Если один и тот же юноша приходил к девушке несколько раз подряд, то ее родственниками-свидетелями это воспринималось как неформальное сватовство и, естественно, большая радость.

У этого обряда существовала и хулиганская форма в виде «воровства невесты». Если чужой мужчина узнавал, что муж приглянувшейся ему женщины по какой-то причине не ночует дома, он мог прокрасться во тьме на его ложе и добиться невозможного. Кричать в такой ситуации не было принято — виноватой в несанкционированных сексуальных контактах всегда считалась женщина, а раз так, то в ее интересах было промолчать, чем и пользовались злоумышленники. Поговаривают, что и в современной Японии случаются подобные инциденты — например, во время ночевок больших туристических групп в отелях японского стиля — рёканах. Туристы спят там так же, как это делали их предки — на полу, причем мужчины и женщины вместе. Конечно, овладеть в ночи кем-то из знакомых в присутствии других знакомых не только преступление, но и наглость. Но, как говорят злые языки, именно по этой причине профессия девушки-гида считается сопряженной с профзаболеванием — беременностью.

Говоря же о временах хэйанской любви, нам снова и снова приходится обращаться к целомудренной «Повести о Гэндзи». Это насыщенное сложнейшими перипетиями страсти произведение, где главное — любовь и ничего, кроме любви. Одна из важных сюжетных линий этого сериала начала прошлого тысячелетия (кстати, роман охватывает отрезок времени в 75 лет, и в нем действуют более трехсот героев, в том числе около сорока главных) заключается в том, что блистательный принц Гэндзи в возрасте восемнадцати лет становится любовником двадцатитрехлетней наложницы своего отца. Наложница рожает ребенка, похожего на Гэндзи, а много лет спустя жена Гэндзи рожает мальчика, как две капли воды похожего на друга мужа…

Средневековые критики, с укоризной замечая характерные для японских нравов тех лет эпизоды инцеста (в условиях изолированного общения в рамках узкой социальной прослойки это оказывалось неизбежно), упрекали «Повесть о Гэндзи» за распущенность, хотя, повторимся, вряд ли существует на свете более целомудренный любовный роман. Распущенностью считалось своеобразное поведение хэйанских аристократов, умевших на зависть органично сочетать возвышенные чувства со свободой нравов. Мужчины сходились и расходились с женами, женщины с нетерпением ждали очередного суженого, в чести было многоженство (жены при этом не всегда знали о существовании друг друга, поскольку жили в разных домах[19]). Аристократы в открытую заявляли, что одной даже самой хорошей жены настоящему мужчине недостаточно. При этом стиль поведения древних мачо сильно напоминал женский или, по крайней мере, унисексуальный, а женщины с успехом наслаждались любовью многих поклонников и, состязаясь в легкости пера, фиксировали в своих дневниках впечатления от них. В том числе и от тех, чьи мысли о собственной утонченности и женственности порой оказывались излишне навязчивы. Гомосексуализм был распространенным явлением, и это хотя и не поощрялось, но и не осуждалось открыто. И мужчины, и женщины понимали, что такой путь любви не самый удачный, а потому давали советы практического свойства (в тех же «Записках у изголовья») по удержанию мужчин, выказывающих слабость к мужеложству: «Молодая жена должна время от времени предлагать ему свой зад для подобного рода сношения. При этом она должна уделять особое внимание своей чистоте и тщательно смазывать себя кремами».

Для абсолютных гетеросексуалов хорошая жена, наоборот, должна была находить парочку ободряющих слов, адресуемых не только поэтическим талантам мужа, но и его физическим достоинствам: «Какой же ты мужественный! Какое счастье быть женой такого мужчины!» И еще конкретнее: «…какой он у тебя большой, мой милый! Он гораздо больше, чем у моего отца: я помню, видела его, когда он ходил купаться…»

Мужчины, в том числе буддийские монахи, такое обращение ценили и отдавали должное важности любовных отношений, формируя свои представления об идеальном герое-любовнике следующим образом: «Мужчина, который не знает толка в любви, будь он хоть семи пядей во лбу, — неполноценен и вызывает такое же чувство, как яшмовый кубок без дна. Это так интересно — бродить, не находя себе места, вымокнув от росы или инея, когда сердце твое, боясь родительских укоров и мирской хулы, не знает и минуты покоя, когда мысли мечутся то туда, то сюда; и за всем этим — спать в одиночестве и ни единой ночи не иметь спокойного сна! При этом, однако, нужно стремиться к тому, чтобы всерьез не потерять голову от любви, чтобы не давать женщине повода считать вас легкой добычей».

Эти слова принадлежат священнику и поэту Кэнко Хоси, автору «Записок от скуки». Его терзания настолько явны и трогательны, что мы и сегодня легко можем представить, каково было жить бонзам в стране божественной любви и секса:

«Ничто не приводит так в смятение людские сердца, как вожделение. Что за глупая штука — человеческое сердце! Вот хотя бы запах — уж на что вещь преходящая, и всем известно, что аромат — это нечто, ненадолго присущее одежде, но, несмотря на это, не что иное, как тончайшие благовония неизменно волнуют наши сердца».

«Отшельник Кумэ, узрев белизну ног стирающей женщины, лишился, как рассказывают, магической силы. Действительно, когда руки, ноги и нагое тело первозданно красивы своей полнотой, когда нет на них поддельных красок, может, пожалуй, случиться и так.

…Женщина, когда у